Автоматизация производственных процессов в эпоху естественного интеллекта

Процесс первый, официальный. «Колхида», она же СКУД

Располагалось это чудо на проходной, вместе с отделом кадров и еще какими-то службами.

При оформлении на работу, в ОК сотруднику выдавали пропуск и объясняли, как им пользоваться. С одной стороны на пропуске была наклеена фотография 3х4 см, с другой — размещался ряд дырок, содержавший персональные данные. Впрочем, этого красивого термина тогда еще не существовало. Суть процесса мне объяснила кладовщица Клавдия, которая по совместительству исполняла роль табельщицы нашего отдела: «На этой зеленой херовине, — Клавдия постучала пальцем по моему пропуску, — все про тебя записано. Вот, к примеру, ты еще спишь, потому что вечером напился и не завел будильник, а она уже знает, что ты раздолбай, и сообщит кому следовает! Я увижу в распечатке, что ты опоздал, и отмечу. А в конце квартала тебя вые…т и лишат премии. Так что приходи вовремя!»

Инструкции были полными, исчерпывающими, изложены доступным для моего понимания языком. Я принял это как данность и почти год дисциплинированно стремился на работу к 7:45 утра.

То же самое делали все остальные сотрудники. У нас в комнате, кроме меня, моего непосредственного начальника Григория Ивановича Вороны и механика Женьки Артемова, сидело еще пять барышень, включая Клавдию. Ровно в 7:45 синхронно открывались пять коробочек для глазной туши. Пять пар пересохших, еще не тронутых помадой губ, смачно плевали внутрь. Потом плевок ожесточенно размазывался сначала в коробочке, затем по лицу. После нанесения боевого раскраса в дело вступали помада, лак и щетки для волос… В 8:00 закипал чайник, в 8:30 начинался нормальный рабочий день.

С учетом того, что я жил в Химках, ехал сначала на автобусе до «Войковской», потом на метро до «Профсоюзной» и еще четыре остановки на троллейбусе до завода, вставать мне приходилось в 5:45, чтобы успеть к чаю и предложить свою посильную помощь в процессе утреннего макияжа (плюнуть в коробочку). Особенно отвратителен ранний подъем был зимой, по темноте и морозу. Поэтому после полугода работы я всерьез заинтересовался устройством загадочной системы, которая «все про меня знала», стучала на меня распечатками Клавдии и периодически «выё…ла» материально.

Итак, она звалась «Колхидой»...

Не знаю, какое отношение это долбаное вертухайское изобретение имело к одноименной области солнечной Грузии. В сегодняшних терминах его обозвали бы СКУДом.

«Колхида» состояла из примерно 5000 пропусков с фотками сотрудников завода и перфорацией, устройства для их хранения и выдачи, турникетов (наподобие тех, что стояли в метро) и скрытого от посторонних глаз внутреннего содержимого, которое собственно и обеспечивало ее функционирование.

Как это работало.

Зайдя на проходную, нужно было отыскать свой личный номер пропуска на стенде с многочисленными кнопками. Эти стенды размещались на стенах проходной и выглядели примерно так:

Потом следовало ткнуть пальцем в свою кнопку. Пропуск вываливался из ячейки изнутри и падал в лоток, расположенный внизу стенда.

Забрав его, нужно было подойти к турникету и совокупить пропуск со щелью. Турникеты были такими же, как в метро, только вместо прорези для пятаков была щель для пропуска. Всосав перфорированный конец пропуска, турникет плотоядно чвакал и открывал доступ к рабочему месту. Весь день пропуск нужно было носить с собой. А вечером, при выходе с завода, — повторно вставлять в турникет и потом бросать в щель на стенде. Утром пропуск снова каким-то непостижимым образом послушно занимал свое место в ячейке. В предпраздничные и праздничные дни типа пятниц, аванса, зарплаты, 7 марта, 23 февраля, 30 декабря, 30 апреля и 8 мая у турникетов случались заторы. Разгоряченные праздничными хлопотами и разбавленным или неразбавленным (по вкусу) этанолом, сотрудники завода, завидев турникет, начинали привычно запихивать туда пятаки. Устройство взяток не брало и неподкупно перекрывало вожделенный выход к свободе. Атаки усиливались. Сзади напирали другие страждущие с пятаками в руках. Самые активно праздновавшие порой засыпали, повиснув прямо на турникете, и создавали локальные заторы. Обычно в те же самые дни в метро «Профсоюзная» можно было увидеть сотрудников «Эмитрона», запихивающих пропуска вместо пятаков. Дежурные менты отворачивались и старательно делали вид, что не замечают...

Возле турникетов несли вахту бдительные бабушки и дедушки, которые руководили процессом и покрикивали на «уставших» от этанола и просто бестолковых.

Наш участок роста монокристаллов располагался непосредственно за проходной, и я часто наблюдал за работой злокозненной «Колхиды», пытаясь понять внутреннюю логику процесса. Довольно скоро стало ясно, что есть некоторые персонажи, на которых не распространяется «она знает, что ты раздолбай» и «сообщит, кому следовает». Конечно, это были непростые люди: директор завода Егоров, главный инженер Наум Абрамович Йофис, начальник отдела сбыта Витя Хромов и другое высокое начальство. Все они входили-выходили в любое время и не боялись, что их «вые…». Знающие люди сказали, что у начальства особые пропуска, в народе их называли «самоходы»...

Это наблюдение совпало по времени с другим знаменательным событием. Мой начальник Григорий Иванович Ворона к этому моменту окончательно уверился в том, что я уже вполне созрел для управления людьми и ресурсами участка роста монокристаллов. В знак высокого доверия мне было выделено 2,5 литра этанола ежемесячно, что подняло мой авторитет на невиданную до того высоту.

Потренировавшись пару месяцев, я понял, что путем нехитрых манипуляций и перевода пары-тройки  технологических процессов с этанола на простейший кетон (ацетон) можно образовать ежемесячно  возобновляемый производственный резерв в объеме от 0,5 до 1,0 литра. Окрыленный этим открытием, я пошел пообщаться к начальнику «Колхиды» Пал Санычу, предварительно залив 0,5 литра в карманную флягу для поддержания разговора. Пал Саныч был тертым, крепко пьющим мужиком лет 50 с хвостиком. Сидел он возле ОК в маленьком кабинетике, отгороженном матово-стеклянной стенкой. Я его уже знал по работе, в мои обязанности входило оформление пропусков для аппаратчиков, работавших ночами и в выходные/праздники. Мы долго нарезали дипломатические круги вокруг нестабильной политической обстановки в мире, погоды, причуд начальства и интересующей меня темы. Начальник не сводил настороженного взгляда с моего кармана, оттопыренного пол-литровой фляжкой, а я, по молодости лет, не мог решиться прямо сформулировать свои хотелки. День близился к концу, начальник выразительно переводил взгляд с часов на флягу и обратно. Наконец, я сказал:

— Слушай, Пал Саныч, а можно мне такой пропуск, как у Йофиса, сделать? Начальник «Колхиды» сглотнул и грустно поинтересовался:
— А ты не охуел случайно, сынок? Ну сам подумай, кто ты и кто Йофис? Конечно, ты тоже хитрожопый еврей, но до директорского «самохода» тебе как до Китая раком…

Помолчал и продолжил:
— Пожалуй, можно подумать, как тебе помочь. Знаю, что живешь далековато, в каких-то ебенях подмосковных...

Тут он снова выразительно замолчал и еще раз сглотнул.

Тогда я сделал решительный шаг: вытащил  из кармана флягу, отвинтил крышку и вопросительно взглянул на Пал Саныча. Он, не отрывая взгляда от сосуда, кивнул, выдвинул ящик стола и извлек из него пару стаканов, три баранки и карамельку. Процесс пошел...

Цена свободы, первоначально заявленная Пал Санычем, оказалась непомерно высока для меня: 2 литра в месяц. Я прикинул, что если отдавать 2 литра ежемесячно, то на собственно производственные нужды, как то: изготовление затравок, ремонт форвакуумников, починка нагревателей, тиглей и прочей мелкой, но важной для процесса кристаллизации фигни, изготовление экранов и других, нужных для производства дел, — останется жалких пол-литра.  С таким объемом плана не сделать...

Вздохнув, я с грустью признал, что не Йофис, хоть и еврей, и что рано мне еще о «самоходе» мечтать. К этому моменту фляга опустела на 3/4, мы уже были «Санька» и «дядя Паша», чашка Петри топорщилась и дымилась ежиком из бычков. На закуску присутствовал растерзанный на четыре части бутерброд с изумрудно-зеленой любительской колбасой с прилипшими к ней табачными крошками, случайно затерявшийся в столе у дяди Паши и обнаруженный только что. Не знаю, какой цвет имела моя физиономия, Пал Саныч сиял алым светом, как помидор «бычье сердце»

— Ну, давай по последней! — бодро сказал он и разлил остатки.
Потом добавил:
— Не бзди, я ж не зверь, работа такая…

Мы молча выпили. Закурили. Внезапно дядя Паша сказал:

— Дай-ка сюда твой пропуск.  

Я вытащил пропуск из кармана и протянул ему. Пал Саныч внимательно осмотрел перфорированную часть, пошарил в столе и вынул пробойник и небольшой молоток.

Прижал пропуск к столу, наставил пробойник, примерился и точным ударом пробил еще одну дырку. Потом осмотрел дело рук своих и бросил мне на колени.

— Владей! — гордо сказал он. — Но не зарывайся и не нахальничай.
Приходи в восемь, край — восемь пятнадцать. Клавдии скажешь, что на участке был, проверял, как там и что!

Потом перевел взгляд на опустевшую флягу и добавил:

— Ко мне заходи почаще!  

Так я, ни разу не Йофис, а насквозь сопливый «молодой специалист», стал обладателем «самохода». А Пал Саныч сделал доброе дело, которым гордился и каждый раз вспоминал, когда я заходил к нему с флягой.

Удивительно, но ежедневные 15–20 лишних минут утреннего сна почти примирили меня с непрерывным производственным процессом.

Процесс второй, «народный». Система оповещения об угрозах

На «Эмитроне» производили не только электровакуумные приборы. Были и другие продукты — не характерные для средмашевского предприятия. Например, делали фонарики и еще какую-то дребедень типа электроплиток. Это происходило в рамках заявленной партией и правительством «конверсии продукции оборонных предприятий» в мирные и сугубо гражданские изделия.

Помимо лейкосапфира, на заводе растили фианиты, рубины и гранаты всех мыслимых и немыслимых расцветок. Поэтому производство ювелирных поделок было вполне уместным. Фианит (он же циркон, он же оксид циркония, стабилизированный оксидом гафния) используется в ювелирных целях как синтетическая имитация драгоценных камней, в первую очередь бриллиантов. По свойствам фианит и алмаз очень похожи: КП (коэффициент преломления) фианита — 2,2, алмаза — 2,4. Твердость по Моосу — 8,5, алмаза — 10. Фианит, так же как алмаз, легко режет стекло. Ограненный под бриллиант, похоже играет светом за счет внутреннего отражения. Крестный отец советского фианита Наум Абрамович Йофис был главным инженером «Эмитрона». С его легкой руки на заводе появился ювелирный цех, клепавший незамысловатые цацки с «финиками» в огромном количестве. Поделки получались недорогими по себестоимости. Килограмм фианита обходился заводу в 132 рубля, промышленное золото 375-й пробы стоило сущие гроши, а пара сережек, в рознице продавалась за 150 рублей. Основные средства производства: штамповочные прессы и квадранты для огранки — были сравнительно дешевы. Плюс зарплата ювелиров и огранщиков — вот и все производственные косты.

Технология производства ювелирки была предельно простой. Выращенные фианиты взвешивались и поступали в огранку. Ограненные камешки еще раз взвешивались и передавались в монтаж. Ювелиры штампом вырубали из золотой пластины заготовки, из заготовок спаивали каркас, слегка полировали, монтировали камни и передавали готовые изделия в отдел сбыта. Ювелиры и огранщики считались на заводе высшей кастой. Они много зарабатывали, вели разгульный образ жизни и часто пили настоящую водку, а не разбавленный спирт. Прочие работяги им люто завидовали и приходили перехватить до получки пятерку-другую или на халяву выпить 100 грамм за компанию.

Ювелирный цех располагался на верхнем этаже нового заводского здания. Сейчас оно выглядит так:

Естественно, ювелирное производство привлекало пристальное внимание профильных правоохранителей из ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности, кто не знает). А хищения, конечно, были, куда ж без них. Борцы с расхитителями были чем-то неуловимо похожи на своих подопечных. Такие же модные шмотки, дорогие шапки и выражение усталого превосходства на склонных к ожирению лицах. Обычно они появлялись раз в два месяца, гордо несли себя по стеклянному переходу над основным цехом и поднимались в ювелирный цех на лифте. У ювелиров начинался шмон, изъятие неучтенки, «левых» камней и металла, составление актов и прочая малоприятная следственная муда. Потом процесс изъятия и другие процессуальные действия плавно перемещались в высокие начальственные кабинеты, где он (процесс) незаметно рассасывался и умирал под влиянием этанола или других материальных катализаторов. Впрочем, это только мое предположение, я в этом не участвовал, но громких процессов с посадками и стенгазетами не припоминаю.

Мой участок находился возле самой проходной. Однажды, завидев группу борцов в самом начале коридора, я позвонил мастеру ювелирного цеха Лене Ширво, который делал нам сапфировые затравки для кристаллизации и вообще был хорошим парнем.

— Лёнь, — сказал я ему, — тут по вашу душу обэхээсники нарисовались!

Леня, не дослушав, бросил трубку. Часа через два менты понуро ушли, а ко мне нагрянула целая делегация с Леней во главе и с бутылкой армянского. Как выяснилось, пока борцы с хищениями ехали в лифте, предупрежденные расхитители просто метнули всю неучтенку в окна пятого этажа. А народ потом еще долго находил во дворе разноцветные камушки, цепочки и прочие мелкие поделки из драгметаллов.

Через несколько дней, когда армянский был выпит, а я и думать забыл об этом случае, мы сидели в пивной в Беляево с огранщиками Олегом и Витькой Макеевыми, Игорем Рифтиным и Юрой Кошкиным. Парни рассказывали, как вытянулись рожи у борцов, когда все как один работники ювелирного цеха с улыбками и поклонами демонстрировали исключительно учтенный металл и камни.

Там же и родился план оповещения об опасности, базировавшийся на круглосуточной работе моего участка.

Суть метода заключалась в следующем: в 2,5-недельном непрерывном процессе кристаллизации на моем участке круглосуточно дежурили два аппаратчика. Стеклянная галерея, по которой неизбежно проходили борцы с хищениями социалистической собственности, находилась прямо у нас над головой. Не заметить группу целеустремленных персонажей с «горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками» было невозможно. Мне предложили создать ОПГ из аппаратчиков и наладчиков. В обязанности членам ОПГ вменялось наблюдение за галереей. Завидев борцов, нужно было немедленно позвонить ювелирам. Потом пройти следом за борцами, убедиться, что они сели в лифт, и бежать под окна ювелирного цеха. Из окон летела неучтенка в индивидуальных (у каждого расхитителя свой) мешочках. Мешочки следовало собрать, по окончании следственных мероприятий вернуть владельцу, предварительно обсудив объем гонорара в литрах.

Я согласился. Пару недель ушло на объяснение и согласование схемы с аппаратчиками. Несколько дельных уточнений внесли Сергей Самсоныч Каряк, неформальный лидер участка, и Коля Широков, бригадир наладчиков. После чего система была внедрена и успешно заработала. При всей незатейливости «народной» технологии, она была эффективна, потому что каждый все понимал про свою задачу и мотивацию.

Процесс третий, «народный». Система обеспечения качества и результативности производства, или «неразменный пятак»

Как я уже рассказывал, главная задача нашего участка сводилась к выращиванию 30 кг качественного лейкосапфира ежемесячно. Это означало, что на трех установках нужно было провести не менее трех успешных кристаллизаций длительностью 2,5 недели каждая. Выращенные кристаллы передавались на участок обработки, где из них делали диски и стержни. Которые, в свою очередь, передавались на металлургический участок. Там они впаивались в оправки и превращались в готовые изделия. Казалось бы, ничего сложного. Но это только на первый взгляд. Любой ростовик подтвердит, что выращивание крупногабаритных кристаллов — это не про науку и технологию. Это про ремесло с изрядной долей шаманства и мистики. Если кристалл не хочет расти, он не вырастет даже при скрупулезнейшем следовании всем технологическим картам. Что-нибудь обязательно пойдет не так. Отрубится электричество, не хватит оборотной воды, упадет вакуум или еще какая-нибудь кака случится. Процесс умрет, хорошо еще если в самом начале. Хуже, когда через 2,5 недели выгружаешь из установки мутную непрозрачную глыбу под осуждающими взглядами коллег, которые уже поняли, что с мечтой о высокой квартальной премии можно начинать прощаться прямо сейчас. Shit happens, ничего не поделаешь.

Однажды, в затянувшийся период неудач и проёбов, когда я уныло притащил в отдел очередной весь в пузырях, почти непрозрачный кристалл, Григорий Иванович, вздохнув, сказал:

— Саня, собирайся в Питер к Мусатову в командировку…
— Я не понял, — говорю. — Какой сейчас на хрен Питер? Установку готовить надо, у нас один кристалл годный, двух не хватает до плана…

Но Григорий Иванович был непреклонен. Я уехал, плохо понимая цель поездки.

В Питере, в ГОИ (Государственный оптический институт), явившись пред светлы очи Михаила Ивановича Мусатова (живой классик, завлаб, д.х.н., лауреат чего-то там и т.д.), я узрел у него на столе пару кристаллов исключительного качества. Мусатов паковал их в коробки для удобства перевозки. Кивнув мне на коробки, сказал:

— Грише передай, чтоб вернул в следующем квартале, у меня две установки на ремонт встали.  

До меня постепенно стала доходить сущность системы обеспечения качества продукции и результативности производства. Нужно было ловить хорошее настроение у растущих кристаллов и печь их не останавливаясь, пока не начиналась «черная» полоса капризов и срывов по самым разнообразным уважительным причинам. Но не надо было торопиться сдавать все выращенное в обработку, перевыполняя план в полтора-два раза. Премию платили за выполнение плана. За перевыполнение в лучшем случае хвалили устно. Хуже того, регулярное перевыполнение влекло за собой потенциальную опасность увеличения плана. Поэтому, когда появлялась возможность, мы притыривали пару-тройку кристаллов в сейф и извлекали их оттуда при невыполнении плана. То же самое делал и Мусатов. У нас был резерв из двух кристаллов, которые более-менее регулярно циркулировали по маршруту Москва — Питер — Москва и гарантировали выполнение плана вне зависимости от технологических срывов. 

Таким образом, Григорий Иванович и Михаил Иванович еще в 1983 г. на практике реализовали кластерную технологию с зеркалированием результата. 

Может возникнуть вопрос, зачем это я так подробно рассказываю о процессах 35-летней давности. Сейчас, когда беспилотные автомобили и самолеты бороздят просторы чего-то там, искусственный интеллект играет в шахматы, пишет музыку и стихи (говённые, но точно не хуже, чем сочиненные большинством действующих поэтов и композиторов), предприятиями управляют умные машины и роботы, кому это интересно?

Мне кажется, что, несмотря на первую, вторую, третью и ныне вялотекущую четвертую промышленную революцию, за каждым значимым технологическим или иным прорывом стоят люди. Это они клепают и программируют роботов, создают искусственный интеллект и закладывают в мозги умных машин обычную логику, которой руководствовались другие люди и 30, и 50, и 100 лет назад. Ну а то, что один человек придумал сделать, другой всегда придумает, как обойти, нарушить или сломать. Это нормально. Именно поэтому мы всегда будем востребованы на ИТ-рынке. Процесс бесконечен, как сама жизнь.