Кризисные ситуации. Как это работало 30 лет назад

Потом мы мирно пили пиво на кухне и слу- шали Высоцкого. Я переключил звук из комнаты, где стояла основная аппаратура на маленькие кухонные динамики. Валерка (он же Валерий Анатольевич Рогов) задумался и спросил: «Саня, а ты вот это сейчас по проводочку сделал или так?». Пока я раздумывал, как ответить, Рогов заходил кругами по всей квартире, заглянул в сортир, где тоже висели динамики, и снова спросил: «А в сортире играет?».

Получив утвердительный ответ, он возбу-дился, замахал руками и заявил: «Нефиг тебе сидеть на своем заводе! Ты ж рукастый! Эвон чего дома нагородил! А нам толковый инженер во как нужен! Давай к нам: у нас весело, народ — не говно, деньги не детские, и вообще, — тебе понравится!». Полчаса назад узнав о том, что Валера занимается какими-то серьезными опытами на живых людях, я, не раздумывая, согласился. Предложение обещало нескучную жизнь, но я даже не мог предположить насколько...

Новое место работы называлось пугающе — УТСЦ ИМБП 3ГУ МЗ СССР. В переводе на человеческий язык это означало Учебно- тренировочный специальный центр Института медико-биологических проблем Третьего управления Минздрава Союза.

Третье управление (в числе прочего) занималось обследованием и подготовкой космонавтов, пилотов, подводников, пожарных, альпинистов, спортсменов, бойцов спецподразделений и многих других специалистов, которым по долгу службы приходилось жить и работать в экстремальных условиях, слабо приспособленных для жизни нормального человека. Либо их работа подразумевала высокую вероятность попадания в такие условия.

В Центре было несколько лабораторий. Каждая занималась своей темой, часто темы пересекались, и тогда возникали смешанные команды.

Наша 175-я лаборатория исследовала особенности жизнедеятельности человека в условиях гипоксии (мало кислорода) и гиперкапнии (много СО2).

На фотках все мы в далеком 1988 году.

Штатный режим

В те годы (1985–1991) никто не знал таких умных слов, как «ситуационный центр», «цифровая трансформация», «интегрированное информационно- аналитическое решение». Настоящие ситуационные центры уже тогда были развернуты в ЦУПе (Центр управления полетами) и ЦУМОКО (Центр управления медицинского обеспечения космических объектов), но это были величины высшего порядка, недоступные простым смертным. Однако при проведении испытаний с участием человека каждая лаборатория, ставившая эксперимент, превращалась в маленький ситуационный центр.

Все роли участников эксперимента были расписаны заранее. Ответственный врач отвечал за все. Организация работы, научная программа, средства и методики измерений, планирование времени, расчет бюджета, организация рабочих мест, подбор, инструктаж и обучение испытателей, их безопасность в процессе работы, формальная техника безопасности, организация жизни в полевых условиях, заказ и отчетность по этиловому спирту (важно!), бюрократическая канитель, без которой не обойтись, — все это тяжким бременем ложилось на плечи одного человека. Понятно, что справиться с таким объемом в одиночку невозможно. Только для выпуска приказа о проведении эксперимента нужно было собрать 48 подписей великих людей, половина из них небожители и академики, вторая половина — зануды и бюрократы, и неизвестно кто хуже...

Поэтому были роли второго плана. Я (как ответственный инженер) отвечал за наличие и безотказную работу всего оборудования, используемого в экспериментах. Полиграфы, лабораторные центрифуги, газоанализаторы, магнитофоны, счетчики, датчики, пояса с электродами, беговые дорожки, велоэргометры нужно было нежно любить и поддерживать в них жизнь. В первые же рабочие дни я с удивлением понял, что высокая космическая наука делается с использованием приборов и приспособлений, изготовленных из говна и палок. Комфортом в работе и высокой технологичностью приборов жертвовали в пользу надежности и неубиваемости в полевых условиях.

Для примера, чтобы было понятно, о чем идет речь, — вот газоанализатор Орса–Фишера. Выглядит это чудо техники так:

Для того чтобы провести анализ газовой смеси, нужно 20–25 раз поднять и опустить склянку (ту, которая на рисунке стоит сверху) выше верхней и ниже нижней планки ящика, чтобы прокачать пробу газа через жидкий реагент. При этом СО2 из смеси газов в большом цилиндре поглощается раствором KОН в малых цилиндрах, общий объем газовой смеси уменьшается, разница видна по падению уровня в большом цилиндре. Далее можно легко рассчитать содержание СО2 в исходной смеси. Теперь представьте себе, что испытуемых четверо, проб для анализа от каждого по 20, каждую пробу нужно прокачать 25 раз. К исходу измерений рука отваливается и хочется кого-нибудь убить ящиком до смерти. А автоматический, компактный и удобный капнограф производства Siemens упорно отказывался работать и калиброваться в полевых условиях. Поэтому мне пришлось притырить компрессор от бесхозного аквариума и прицепить его к верхней банке через капельницу с дыркой. Дырку последовательно закрывали и открывали большим пальцем левой руки, избыточное давление прогоняло пробу через кислоту без всяких усилий, а правая рука заносила результаты в журнал. Прибор работал точно и безотказно, но был хрупок и требовал свежих реагентов.

Когда «что-то пошло не так»...

Я довольно быстро вписался в команду, освоил технику и терминологию, разобрался в том, как устроен рабочий процесс и научился безошибочно находить свое место в кажущейся на первый взгляд бестолковой суете вокруг испытателя.

Все разделы предметной части исследований брали на себя врачи. Инженеры и техники обслуживали стационарное оборудование типа центрифуг, барокамер, стендов. Лаборанты отвечали за забор и обработку проб крови, выдыхаемого воздуха и прочего выделяемого и потребляемого человеком в процессе его жизнедеятельности. Вся команда эксперимента работала как единый организм, примерно так же, как меняют колеса на Формуле-1.

Первым тестом, на который я попал в качестве инженера, была проба ПКУК (прерываемое кумулятивное ускорение Кориолиса), проще говоря — укачивание. Испытуемый садится в кресло и наклоняет вперед голову и тело. Кресло равномерно вращается вокруг своей оси со скоростью 1 оборот в 2 секунды. Испытуемый при вращении выпрямляется и вновь наклоняется. Продолжительность каждого движения — 3 секунды. Между выпрямлением и наклоном выдерживается пауза — 5 секунд. Через каждую минуту вращения следует остановка на 20 секунд. Затем вращение возобновляется в противоположном направлении. За 20 секунд остановки нужно успеть взять периферическую (из пальца) и венозную кровь (лаборанты), снять кардио- и энцефалограмму, замерить давление и ЧСС (врач), зажать испытуемый нос зажимом, вставить в рот загубник с мешком, чтобы проанализировать состав выдыхаемого воздуха (я). Промаркировать взятые пробы и быть готовым повторить все процедуры через минуту. При этом еще надо быть готовым увернуться от фонтана, который испытуемый может выдать в любой момент. Не успел увернуться — обтекай, но не останавливайся, потому что работа продолжается и после остановки кресла.

Время пролетало стремительно, я вовсю участвовал в экспериментах и как инженер, и как испытатель. Работа нравилась, приносила немалые деньги и почти не оставляла свободного времени. Но было непонятно, что же в ней экстремального? Все заранее распланировано и расписано, процесс контролируют серьезные спецы — что может случиться?

Ответ на этот вопрос я получил раньше, чем ожидал.

Ответственным врачом в экспериментах нашей лаборатории был Юрий Андреевич Спасский. Невысокий, худой, неухоженный, часто небритый, очень воспитанный и вежливый, Юрий Андреевич походил на характерного интеллигента из анекдотов. Он ужасно переживал при подготовке экспериментов, по десять раз переспрашивал все ли сделано по правилам и инструкциям и сильно нервничал при разговорах с начальством. Мне казалось, что Андреич трусоват и мягок, поэтому из него вьют веревки и ездят все кому не лень. Это впечатление у меня сохранялось вплоть до первой моей нештатной ситуации в барокамере.

Человеческий фактор

Расскажу про еще одну ситуацию, которая выглядела как нештатная, а оказалась просто курьезной.

Мы исследовали, как влияет дискомфорт во время сна на общую работоспособность человека. Для этого испытателей разделили на 2 группы: основную и контрольную, по 4 человека в каждой. Основная группа спала в барокамере на высоте 4500 м, в условиях легкой гипоксии среднегорья. Контрольная группа спала в той же камере, но с открытой дверью. Через 20 ночей сравнивали работоспособность групп по результатам простых тестов. Эксперимент был довольно простой, относительно безопасный, с хорошим бюджетом, поэтому у нас стояла очередь из желающих поучаствовать. Мы отобрали тех, с кем было приятно и комфортно работать, и запустили процесс. Ответственным врачом был тот же Спасский.

Однажды ночью в камере спала контрольная группа испытателей. Мы с Роговым дремали неподалеку на диванчиках, Юрий Андреевич тихо посапывал на кушетке.

Он жил в поселке Зеленый по Горьковскому шоссе, в противоположной от института стороне области, ездил на работу по 2,5 часа в один конец. К началу эксперимента Андреич был страшно измотан нервотрепкой подготовительного периода и засыпал на ходу. Еле слышно шуршали перья самописцев, фиксируя ритмы спящих сердец. Дежурный доктор Рушан Рамазанов вдруг встрепенулся, пристально вгляделся в одну ленту и рухнул на стул с выпученными глазами.

«Юрий Андреич, проснитесь! Юрий Андреич, у нас инфаркт!» — неожиданно тонким голосом заверещал Рушан. Валерка вскочил как подброшенный и кинулся к самописцам. Юрий Андреевич сел и зашарил рукой по столу в поисках очков. Страшное слово «инфаркт» мгновенно прогнало сон. Я не знал, что мне делать, и, стараясь не мешать и не путаться под ногами, отошел к открытой двери камеры. В тусклом свете ночника были видны спокойные лица спящих, от богатырского храпа дребезжала чайная ложечка в стакане с недопитым чаем.

Рушан, судорожно давясь словами и размахивая руками, что-то объяснял Андреичу. Я уловил только «Амелин», «сегмент ST выше изолинии» и «зубец Т не определяется». «Неужели инфаркт у Игоря Амелина, огромного человека, звезды советского баскетбола, способного пальцами руки сложить 5-копеечную монету в пирожок? Не верилось. Но прибор же не может врать, я сам его калибровал, да и Рушан не первый день замужем...» Такие мысли вертелись у меня в голове.

А Рогов тем временем разглядывал ленту и тихо улыбался чему-то. Андреич наконец нашел очки и рванулся тоже посмотреть.

Рогов спокойно спросил: «Рушан, а лифчики кто на них вешал?» «Ну, я, а что?» — опешил Рушан. «А то, — назидательно сказал Валера, — что ты полярность перепутал и пишешь перевернутую картинку. Понял, мудозвон, Пилюлькин ты хренов?!» — уже орал Рогов. Наступило молчание. Спасский тихо оседал на кушетку, держась за сердце рукой. В это время псевдоинфарктник Амелин испустил такую руладу, что трое других испытателей притихли и заворочались на койках. А мы еще долго приходили в себя и кляли Рушана на все корки.

С тех пор прошло 30 лет. Давно нет Юрия Андреевича, Нади Коренфельд, Воловича, Ларисы Пожарской, Рушана, Давыдова, Игоря Амелина.

Мы — те, кто остались, по-прежнему дружим, встречаемся, ржем, вспоминая все кризисы и косяки, которые пережили вместе. На этих фотках — 2016 год. Те же лица (некоторые чуть шире, чем были), волос заметно поубавилось, а задор все тот же.